|
|
Психоаналитическая теория исторического процессаТема 13: "Психоаналитическая теория исторического процесса". Первоисточник: З. Фрейд "Моисей и монотеизм". Переработка реферата, который был сделан ранее на основе первоисточника Фрейд З. Человек по имени Моисей и моноистическая религия. - М., 1993. . На протяжении всей своей жизни Фрейд интересовался личностью Моисея, его интуиция подсказывала, что этот образ содержит многие загадки и отгадки религии и культуры. Вывод Фрейда о том, что Моисей - библейский вождь, законодатель и освободитель еврейского народа - был египтянином, противоречит каноническим представлениям и принимается в штыки всеми конфессиями. Колоссальный историко-культурный материал, поразительная цепкость мышления, стройная логика и почти детективный сюжет захватывает внимание читателей, помогает судить о правомерности психоаналитического толкования истории Моисея и глубже разобраться в бессознательных мотивах коллективного и личного поведения. В исследовании Фрейд приходит к убеждению, что Моисей - исторически реально существовавший человек, отличавшийся глубоким умом, сильным характером, способностями государственного деятеля, законодателя и пророка. Но главное, что выделяет Моисея среди подобного рода великих личностей, - это высокий духовный подвиг - способность подчинять все свои помыслы, деяния и страсти высокому предназначению вождя, законодателя и предводителя еврейского народа, избранного богом. Труд "Человек по имени Моисей и монотеистическая религия" Фрейда - не только его самое последнее произведение, но и самое важное выражение и применение основных элементов теории психоанализа к генезису и синтезу религии и культуры. Кроме того, все эти психоаналитические теории применяются Фрейдом к реконструкции исторических личностей и исторических событий, к реконструкции, цель которой состоит в том, чтобы найти и раскрыть истину, которая делает людей свободными. Не поступясь ею ради "пресловутых национальных интересов", Фрейд исследует происхождение освободителя, законодателя и вероучителя еврейского народа - Моисея. Свидетельства священных книг и писаные предания, труды известных историков убеждают Фрейда в историческом существовании Моисея и предоставляют возможность объяснить всю последующую историю народа Израиль с точки зрения египетского происхождения Моисея и зависимости иудаистского монотеизма от монотеистических верований Египта. Еще со времени написания книги "Тотем и табу" (1912), Фрейд уже не сомневался, что религиозные феномены следует понимать только по образцу известных нам невротических симптомов индивида, как возврат давно забытых, важных процессов в предыстории человеческой семьи, что как раз этому происхождению они обязаны своим навязчивым характером, а стало быть, в силу своей принадлежности к исторической истине воздействуют на людей. Неуверенность Фрейда по его же словам, проявляется лишь тогда, когда он спрашивал себя, удалось ли ему доказать эти положения на избранном в книге примере иудаистского монотеизма. а) Народ Израиль Уменьшая жесткость требований к историко-психологическому исследованию, появляется возможность разрешить проблемы, всегда казавшиеся достойными внимания и из-за последних событий вновь неотвязно притягивающие внимание исследователя. Известно, что из всех народов, живших в древности в бассейне Средиземного моря, еврейский народ едва ли не единственный, еще и сегодня сохраняющий и название, и свою суть. Беспримерной способностью к сопротивлению он устоял перед лицом катастроф и жестокого обращения, развил особые черты характера и вместе с тем приобрел искреннюю антипатию остальных народов. Откуда берется эта способность евреев к выживанию и как их характер связан с их судьбами, обо всем этом Фрейд очень хотел узнать подробнее. Правомерно исходить из одной черты характера евреев, определяющей их отношение к другим народам. Нет никакого сомнения в том, что они обладают особенно высоким мнением о себе, считают себя более благородными, вышестоящими, превосходящими другие народы, от которых они отличаются и многими своими обычаями, при этом их воодушевляет особая жизненная уверенность, словно они наделены тайным и ценным достоянием, разновидностью оптимизма; верующие назвали бы это упованием на бога. Евреи, по словам Фрейда, в самом деле считают себя народом, избранным богом, полагают, что особенно близки к нему, и это делает их гордыми и уверенными. Согласно достоверным данным, еще в эпоху эллинизма они вели себя так же, как и в современном мире, т.е. уже тогда еврей отличался высокой степенью приспособления, и греки, среди которых и рядом с которыми они жили, реагировали на еврейское своеобразие так же, как и сегодняшние "народы-хозяева". Можно считать, что они реагировали так, словно верили в преимущество, на которое претендовал народ Израиля. Когда кто-то является признанным любимцем вызывающего страх отца, не нужно удивляться ревности со стороны братьев и сестер, а к чему может привести эта ревность прекрасно продемонстрировало еврейское сказание об Иосифе и его братьях. В таком случае ход всемирной истории, казалось бы, оправдывает еврейское самомнение, ибо когда позднее богу было угодно послать человечеству мессию и избавителя, он снова избрал его из еврейского народа. Тогда другие народы получили как бы повод сказать себе: действительно, они правы, что являются народом, избранным богом. Но вместо этого случилось так, что избавление при помощи Иисуса Христа только усилило их ненависть к евреям, тогда как сами евреи не извлекли из этого никаких преимуществ, поскольку не признали избавителя. На основе предыдущих рассуждений Фрейд утверждает, что именно человек по имени Моисей сформировал у еврейского народа эту важную для всего его будущего черту. Он усилил его чувство собственного достоинства с помощью заверения, что он - избранный богом народ, он освятил его и обязал обособляться от других народов. Это не означает, что другим народам недоставало чувства собственного достоинства. Тогда, равно как и сегодня, каждая нация считала себя лучше любой другой. Но еврейское чувство собственного достоинства благодаря Моисею было подкреплено религией, оно стало частью его религиозной веры. Из-за своей особенно тесной связи с богом они приобрели долю в его величии. А так как нам известно, что за спиной бога, избравшего евреев и освободившего их из Египта, стоит фигура Моисея, как раз и совершившего это, якобы по его поручению, Фрейд решается сказать: именно человек по имени Моисей создал евреев. Этот народ обязан ему своей живучестью, но во многом и той враждебностью, которую он испытывал и еще испытает. в) Великий человек Изучая личность Моисея и пытаясь понять его, Фрейд в своей работе "Человек по имени Моисей и моноистическая религия" предварительно склоняется к выводу, что нет смысла искать однозначное определение понятия "великий человек". Легкомысленно и весьма произвольно употребляемое признание неординарного развития определенных человеческих качеств является только грубым приближением к изначальному смыслу слова "великий". Фрейда интересует не столько сущность великого человека, сколько вопрос: чем он воздействует на своих сограждан. Ученый признает, что великий человек влияет на современников двумя путями - своей индивидуальностью и идеями, за которые он выступает. Эти идеи могут укреплять старые идеалы масс или демонстрировать им новые цели-желания или каким-то другим способом зачаровывать массы. Иногда - и это самый первый случай - воздействует одна индивидуальность, а идеи играют ничтожную роль. Почему вообще великий человек должен был сыграть некоторую роль - это не составляет проблемы. У массы есть мощная потребность во власти, которой можно восхищаться, которой поклоняются, которая повелевает ими, а иногда и жестоко ведет себя по отношению к ним. Из психологии индивида мы узнаем, откуда возникает такая потребность масс. Из тоски по отцу, которая, начиная с детства, владеет каждым, по тому самому отцу, победой над которым прославляет себя герой легенды. И видимо, теперь перед исследователем возникла мысль: все черты, которыми мы наделяем великого человека, - это черты отца, что в этом совпадении и заключается тщетно отыскиваемая нами суть великого человека. К образу отца относятся смелость интеллекта, сила воли, весомость деяний, но в первую очередь самостоятельность и независимость великого человека, замечательная беспечность, способная дорастать до беспощадности. Им нужно восхищаться, ему следует верить, но вынуждены и бояться. Мы обязаны были бы руководствоваться буквальным смыслом слова, кто кроме отца является в детстве "великим человеком". В лице Моисея именно величественный образ отца снизошел к бедным еврейским батракам и заверил их, что они его любимые дети. И не менее потрясающе должно было действовать на них представление о едином, вечном, всемогущем боге, для которого они не оказались слишком ничтожными, чтобы заключить с ними союз, и который обещал заботиться о них, если они будут верно почитать его. Вероятно, им было нелегко отделять образ человека Моисея от образа его бога, и они справедливо догадывались об этом, потому что Моисей, видимо, включил в характер своего бога некоторые черты собственной личности, такие, как гневливость и неумолимость. И если позднее они убили этого великого человека, то только повторили злодеяние, в первобытные времена направленное, как правило, против богоподобного царя и восходящее к еще более древнему прообразу. Таким образом, если с одной стороны, образ великого человека перерастал в божественный, то, с другой стороны, пришло время напомнить, что и отец был когда-то ребенком. Великая религиозная идея, представляемая Моисеем, не была его собственностью; он перенял ее у своего царя Эхнатона. А последний, чье величие в качестве вероучителя недвусмысленно засвидетельствовано, был, видимо, преемником импульсов, дошедших до него из Ближней или Дальней Азии через посредство матери или другим путем. Бесполезно пытаться определять заслуги отдельной личности относительно новой идеи. Ясно, что в ее развитии участвовали и внесли в нее свой вклад многие. Но, с другой стороны, было бы очевидной несправедливостью обрывать цепь развития на Моисее и пренебречь тем, что совершили его последователи и продолжатели, еврейские пророки. Семена монотеизма не проросли в Египте. Это произошло в Израиле, после того как народ сверг обременительную и взыскательную религию. Но из среды еврейского народа снова и снова выдвигались мужи, оживлявшие слабеющую традицию, обновляли заветы и требования Моисея и не успокоились, пока утраченное не было восстановлено. В результате постоянных многовековых усилий и, наконец, с помощью двух великих реформ, одной - до, другой - после вавилонского изгнания, народный бог Яхве был превращен в бога, к почитанию которого евреев принуждал Моисей. И это аргумент в пользу особой психической способности массы, ставшей еврейским народом и сумевшей выдвинуть множество людей, которые были готовы взять на себя тяготы моисеевской религии в награду за избранность и быть может, за какие-то вознаграждения подобного типа. с) Прогресс в духовности Чтобы достигнуть устойчивого психического влияния на народ, явно недостаточно уверить его, что он отличен божеством. Если он должен в это верить и извлекать из этой веры следствия, ему это нужно и как-то доказать. В моисеевой религии таким доказательством служил исход из Египта; бог или от его имени Моисей неустанно ссылались на это свидетельство благоволения. Древний праздник пасхи был установлен, чтобы запечатлеть память об этом событии или, скорее, наполнить содержанием такое воспоминание. Но все же это было только воспоминание, относящее исход к гуманному прошлому. Знаки божьего благоволения в настоящем были весьма редки, судьба народа, напротив, скорее указывала на его немилость. Примитивные народы имели обыкновение отстранять или даже наказывать своих богов, если они не выполняли свою обязанность обеспечивать им победу, счастье и комфорт. Во все времена с царями обращались так же, как с богами; в этом сказывалось давнее тождество - возникновение из общего корня. Собственно, даже современные народы обыкновенно изгоняют своих царей, когда блеск их правления блекнет в результате поражений с сопутствующими потерями территории и денег. Вопрос: "Почему же народ Израиля всегда склонялся перед своим богом тем покорнее, чем хуже тот обращался с ним" - становится новой проблемой. Вопрос этот побуждает Фрейда к исследованию о том, принесла ли религия Моисея народу что-то, кроме повышенного чувства собственного достоинства как сознания избранности. И ближайший фактор действительно легко обнаружить. Религия доставила евреям еще и гораздо более величественное представление о боге. Уверовавший в такого бога, до некоторой степени разделяя его величие, народ имел право чувствовать себя возвышенным. Для неверующего это не вполне самоочевидно, но может быть легче понять с помощью ссылки на чувства британца в чужой стране, ставшей небезопасной из-за волнений, на чувство, полностью отсутствующее у подданных какой-либо небольшой континентальной страны. Среди предписаний моисеевой религии есть одно, более важное, чем считалось до сих пор. Это запрет создавать изображение бога, т.е. принуждение почитать бога, которого нельзя видеть. В этом месте Моисей превзошел суровость религии Атона; быть может, он только хотел быть последовательным, ведь его бог не имел ни имени, ни облика, возможно, это было новым предохранительным средством против магических злоупотреблений. Но в случае, если этот запрет был принят, он должен был оказать глубокое воздействие. Ибо он означал пренебрежение чувственным восприятием по сравнению с абстрактным представлением, триумф духовности над чувственностью, строго говоря, отказ от влечений вместе с его психологически необходимыми следствиями. Чтобы разобраться в том, что на первый взгляд кажется неясным, следует вспомнить о других процессах подобного качества в развитии человеческой культуры. Самый ранний из них, быть может, наиболее важный, уходит в древность. Его удивительные результаты вынуждают настаивать на его существовании. У детей, у взрослых невротиков обнаруживается психический феномен, подобный примитивным народам, названный верой во "всемогущество мыслей". Скорее всего, речь идет о переоценке влияния, которое способны оказать на изменение внешнего мира психические, в данном случае интеллектуальные действия. Более того, по существу любая магия, предшественница нашей техники, покоится на этой предпосылке. Сюда же относятся и любые заклинания, как и убеждение во власти, связанной со знанием и с произнесением имени. Предположительно, что "всемогущество мыслей" выражало гордость человечества за развитие языка, следствием которого было весьма значительное продвижение интеллектуальных видов деятельности. Это открыло новую империю духовности, в которой определяющими стали представления, воспоминания и умозаключения в противоположность более низким видам психической деятельности, содержанием которых были непосредственные восприятия органов чувств. Разумеется, это был один из важнейших этапов на пути становления человека. Гораздо более наглядным представляется другой процесс последующей эпохи. Под влиянием внешних факторов, произошла смена матриархального общественного порядка, с чем, естественно, был связан переворот в существовавших до сих пор правовых отношениях. Считается, что отзвуки этой революции еще чувствовались в "Орестее" Эсхила. Но вдобавок этот поворот от матери к отцу означал победу духовности над чувственностью, иначе говоря - культурный прогресс, ибо материнство доказывалось свидетельством органов чувств, тогда как отцовство является предположением, построенным на умозаключениях и гипотезах. Склонность превозносить логический процесс над чувственным восприятием на деле оказывается шагом, чреватым важными последствиями. Когда-то между двумя ранее упомянутыми событиями произошло третье, обнаруживающее наибольшее родство со случаями из религиозной истории. У человека появилась потребность вообще ценить "духовные" влияния: т.е. их нельзя уловить органами чувств, в частности, с помощью зрения, но все же они демонстрируют не вызывающее сомнений и даже чрезмерное воздействие. Если мы можем довериться свидетельствам языка, прообразом духовности стал движущийся воздух, так как дух заимствовал название от дуновения ветра (лат. - animus spiritus, иврит - ruach, дуновение). Тем самым была открыта душа как духовный принцип отдельного человека. В свою очередь, наблюдение обнаружило движущийся воздух в человеческом дыхании, прекращающимся со смертью; еще согласно и современным представлениям умирающий выдыхает свою душу. Но теперь человеку открылась империя духа; он смог уже предполагать существование души, обнаруженной им у себя, во всех других предметах природы. Весь мир стал одушевленным, и наука, появившаяся гораздо позднее, сделала достаточно, чтобы вновь лишить часть мира души, хотя еще и сегодня эта задача не решена окончательно. Благодаря Моисееву запрету бог был поднят на более высокую ступень духовности, открывшей путь для дальнейших изменений представления о боге. В результате всех этих продвижений в духовности было усилено индивидуальное чувство собственного достоинства, сделавшее людей гордыми, поскольку они почувствовали свое превосходство над другими людьми, оставшимися в тенетах чувственности. Моисей даровал евреям энтузиазм избранного народа, благодаря дематериализации бога к тайным сокровищам народа прибавилась новая, ценная часть. Евреи сохраняли ориентацию на духовные интересы, политические злоключения нации научили ее оценивать по достоинству единственное имущество, оставшееся им, - свою письменность. Это типичное развитие европейской сути было начато запретом Моисея почитать бога в виде зрительного образа. Естественно, преимущество, предоставленное в течение почти 2000 лет жизни еврейского народа духовным устремлениям, оказало свое воздействие; оно помогло ограничить невежество и склонность к насилию, обычно устанавливающиеся там, где идеалом народа является развитие физической силы. Евреи оказались лишенными гармонии в формировании духовной и физической деятельности, подобной достигнутой греческим народом. По крайней мере, в случае разногласия они решали в пользу более ценного. d) Отречение от влечений Не самоочевидно и не сразу понятно, почему прогресс духовности, пренебрежение чувственностью должны были усиливать самосознание как личности, так и народа. Видимо, это предполагало и определенный масштаб ценностей и другого человека или инстанцию, которые им пользуются. На самом деле, как далее утверждает Фрейд, речь не идет ни о каком отречении от влечения и ни о какой второй личности или инстанции, из любви к которым приносится жертва. Можно сказать, именно великий человек и является авторитетом, из любви к которому добиваются успеха, а поскольку сам великий человек влияет благодаря сходству с отцом, то не следует удивляться, что в психологии масс ему выпадает роль Сверх-Я. Итак, это соответственно как будто сохраняет силу и для отношения Моисея с еврейским народом. Но в других моментах настоящая аналогия не получится. Прогресс в духовности состоит в том, чтобы вопреки непосредственному чувственному восприятию решать в пользу так называемых высших интеллектуальных процессов, т.е. воспоминаний, рассуждений, умозаключений. Например, как считает Фрейд, определить, что отцовство важнее материнства, хотя в отличие от последнего оно не доказуемо свидетельствами органов чувств. Поэтому ребенок должен носить имя отца и наследовать ему. Или: наш бог величайший и самый могущественный, хотя и невидим, подобно вихрю или душе. Отклонение притязаний сексуальных или агрессивных влечений кажется чем-то совершенно отличным от этого. И при определенных успехах духовности, например, при победе отцовского права, нельзя выявить авторитет, предлагающий масштаб того, что нужно считать более важным. Им в этом случае не может быть отец, ибо он возвышается до уровня авторитета лишь в результате прогресса. Следовательно, перед исследователем феномен: в развитии человечества чувственность постепенно побеждается духовностью, и люди благодаря каждому такому успеху чувствуют себя гордыми и возвеличенными. Позднее случается и так, что сама духовность подминается совершенно загадочным эмоциональным феноменом веры. Религия, начавшаяся с запрета изображать бога, в ходе столетий все больше превращается в религию отречения от влечений. Она вроде бы не требовала сексуальной абстиненции, а довольствовалась заметным сужением сексуальной свободы. Однако бог полностью затмевает сексуальность и возвышается до идеала этического совершенства. Но этика - это ограничение влечений. Пророки неустанно напоминают, что от своего народа бог не требовал ничего, кроме праведного и добродетельного образа жизни, т.е. воздержания от удовлетворения всех влечений, осуждаемых еще и нашей современной моралью как порочные. И даже требование верить в него, видимо, отступает перед серьезностью этих этических требований. Таким образом, получается, что отречение от влечений играет выдающуюся роль в религии, хотя и появилось в ней не изначально. Тотемизм - первая, известная нам форма религии - приносит с собой в качестве непременной составной части некоторое количество повелений и запретов, не означающих, разумеется, ничего, кроме отречения от влечений: почитание тотема, включающее запрет причинять ему вред и убивать, экзогамию, т.е. отречение от вожделенных матерей и сестер в орде, предоставление равных прав всем членам братского союза, т.е. ограничение тенденции к жестокому соперничеству между ними. В этих предписаниях мы обязаны видеть первые начала нравственного и социального порядка. Мы учитываем, что здесь действуют две различные мотивации. Два первых запрета вполне в духе устраненного отца, они словно продолжают его волю; третий запрет - предоставление равноправия братьям, отступившим от воли отца, оправдан ссылкой на необходимость сохранять долгое время новый порядок, возникший после устранения отца. В противном случае был бы неизбежен возврат к прежнему состоянию. В этом случае социальные запреты обособляются от других, возникающих, как говорится, непосредственно из религиозных отношений. В развитии отдельного человека кратко повторяются существенные части этого пути. И здесь именно авторитет родителей, по существу авторитет необузданного, наделенного властью наказывать отца, побуждает ребенка к отречениям от влечений, устанавливает для последнего, что ему позволено, а что запрещено. Что у ребенка означает "благородное" и "дурное", позднее, когда место родителей заняло общество и Сверх-Я, будет называться "добрым" и "злым", добродетельным и порочным, но это все еще то же самое - отречение от влечений под давлением авторитета, заменяющего и продолжающего отца. Эти представления углубляются, если предпринимается исследование примечательного понятия "святость". Что кажется нам "святым" в отличие от другого, тоже оцениваемого нами высоко и признаваемого важным и значительным? С одной стороны, неоспорима связь святого с религиозным, она назойливо подчеркивается; все религиозное свято, именно оно - ядро святости. Но, с другой стороны, нашему решению мешают многочисленные попытки отнести особенность святости к самым различным предметам, к лицам, к институтам, к занятиям, имеющим мало общего с религией. Эти усилия обслуживают общеизвестные тенденции. Можно исходить из особенности запрета, очень прочно связанного со святым. Очевидно, святое - это нечто, чего нельзя касаться. Впрочем, запрет на священное аффективно усилен, собственно говоря, без рационального обоснования. Ибо почему, например, инцест с дочерью или с сестрой должен являться особо тяжким преступлением, гораздо более гнусным, чем любое другое сексуальное сношение? Ответ на вопрос о таком обосновании, гласит, что этому противятся все наши чувства. Но это означает только, что запрет считается само собой разумеющимся, что его можно не обосновывать. Ссылка на инцест у богов, царей и героев помогает покончить с попыткой объяснить ужас перед инцестом биологически, свести его к смутному знанию о вредности близкородственного размножения. Но как раз далеко не достоверно, что при близкородственном размножении существует опасность уродств, еще сомнительнее, что первобытные люди знали и противодействовали этому. Неуверенность в определении дозволенной и запрещенной степени родства столь же мало свидетельствует в пользу "естественного чувства", как и причины ужаса перед инцестом. Все это подводит к другому объяснению. Требование экзогамии, чьим негативным выражением является страх перед инцестом, заложен в воле отца и продолжает эту волю после его устранения. Отсюда сила его эмоциональной мощи и невозможность рационального обоснования, т.е. его святость. Мы твердо надеемся, что исследование всех случаев священного привело бы, как и в случае страха перед инцестом, к тому же результату: первоначально святое - не что иное, как продолженная воля праотца. Тем самым становится ясной амбивалентность слов, выражающих понятие святости. Дело в амбивалентности, вообще владеющей отношением к отцу. "Sacer" означает не только "святой", "освященный", но и то, что можно перевести только с помощью "проклятый", "гнусный" (auri sacra fames - проклятая жажда золота - лат.). Воля отца была, впрочем, не только чем-то, чего нельзя было касаться, что должно было высоко почитаться, но и тем, от чего содрогаются, поскольку она требовала мучительного отречения от влечений. Когда становится известно, что Моисей "освятил" свой народ, введя обряд обрезания, становится понятным глубокий смысл этого утверждения. Обрезание - это символическая замена кастрации, на которую некогда праотец от избытка своего всемогущества обрек сыновей, а принявший этот символ продемонстрировал тем самым готовность подчиниться воле отца, даже если последний требовал самой мучительной жертвы. е) Истинное содержание религии По словам Фрейда, Божественный дух, сам являющийся идеалом этического совершенства, внушил людям знание этого идеала вместе со стремлением уподобиться идеалу. Они непосредственно ощущают, что возвышенно и благородно, а что низменно и подло. Их чувственная жизнь ориентирована на их сиюминутную дистанцию от идеала. Итак, исследователем было обнаружено, что своеобразный характер еврейского народа выковал человек по имени Моисей, даровав ему религию, настолько повысившую его чувство собственного достоинства, что народ поверил в свое превосходство над всеми другими народами. В таком случае он сохранил себя благодаря тому, что чурался их. Кровосмешение при этом мало беспокоило, так как их объединял идеальный фактор - совместное владение определенным интеллектуальным и эмоциональным достоянием. Моисеева религия оказала такое влияние потому, что она 1) позволила народу получить свою долю в величии нового представления о боге, 2) утверждала, что этот народ избран этим великим богом и предназначен для доказательства его особого благоволения, 3) навязала народу развитие духовности, достаточно важное само по себе, вдобавок открывшее, путь к высокой оценке интеллектуальной деятельности и к дальнейшим отречениям от влечений. Но совокупность причин не покрывает результата: факт, который объясняется Фрейдом, кажется величиной иного порядка, чем все, с помощью чего он его объяснял. Подход к этой более глубокой мотивации вытекает из одного определенного места предшествующих рассуждений. Религия Моисея оказывала свое действие не прямо, а странным окольным путем. Это нельзя продемонстрировать, она воздействовала не сразу - но ей потребовались многие столетия для проявления своего полного воздействия, что само собой разумеется, когда речь идет о ковке народного характера. А ограничение относится к одному факту, почерпнутому исследованием в истории еврейской религии. Дело в том, что спустя некоторое время еврейский народ вновь отверг религию Моисея; нельзя угадать, были ли сохранены все или только некоторые из его предписаний. Моисеева религия, однако, исчезла не бесследно, от нее сохранился некоторый ряд воспоминаний, смутных и искаженных, видимо, опирающихся у отдельных членов жреческой касты, в том числе на старые записи. И именно эта традиция великого прошлого действовала как бы из-за кулис, постепенно достигала все большей власти над душами и, в конце концов, добилась преображения бога Яхве в бога Моисея и повторного оживления насаждаемой несколько столетий назад, а затем оставленной, религии Моисея. f) Историческая истина Моисеева религия оказала свое воздействие на еврейский народ лишь в виде традиции. Сегодня вряд ли возможно обрести что-то кроме вероятностного познания. Всему, что имеет дело с возникновением религии, в том числе и иудаистской, присуще что-то величественное. Видимо, соучаствует еще один фактор, которому существует мало аналогий и нет ничего равного: нечто единичное и того же порядка, как и возникшее из него, подобное самой религии. Первобытному человеку бог был нужен как создатель мира, предводитель племени, личный попечитель. Этот бог занимает место умершего отца, о котором предание еще способно кое-что рассказать. Человек более поздних времен, нашего времени, ведет себя таким же образом. Даже будучи взрослым, он также остается инфантильным и нуждающимся в защите, по его мнению, он не может лишиться опоры - своего бога. Довольно спорно, но значительно легче понять, почему можно иметь только единственного бога, почему именно прогресс от генотеизма к монотеизму приобретает подавляющее значение. Конечно, как мы уже выяснили, верующие соучаствуют в величии своего бога, и чем величественнее бог, тем надежнее защита, которую он в состоянии оказать. Но мощь бога не имеет необходимой предпосылкой его единичность. Многие народы видели достоинство своего верховного бога в том, что он правит другими, подвластными ему божествами, а его влияние не уменьшалось, если, кроме него, существовали другие боги. И, разумеется, когда этот бог стал универсальным и опекал все страны и народы, это означало потерю близости к нему. Своим богом как бы делятся с посторонними и вынуждены вознаградить за это оговоркой, что он предпочитает все же их. Можно также выдвинуть довод, что само представление о едином боге означает прогресс духовности, но этот момент, видимо, нельзя так высоко оценить. Верующие в бога знают одну достаточную компенсацию этому явному пробелу в мотивации. Они говорят, что идея единого бога действовала так захватывающе на людей, потому что она - часть вечной истины, которая, будучи долго скрытой, в конце концов, выходит наружу и неминуемо всех увлекает за собой. Необходимо прибавить, что наконец-то фактор такого рода соразмерен величию как предмета, так и результата. Мы не верим сегодня, что существует единый великий бог, а в первобытные времена существовала единственная личность, которая должна была казаться тогда чрезмерно великой и которая вновь всплыла в памяти людей, возвысившись на этот раз до божества. Поначалу Моисеева религия была отвергнута и наполовину забыта, а затем проявилась как традиция. Потом этот процесс повторился во второй раз. Когда Моисей предложил народу идею единого бога, она не была чем-то новым, а означала оживление некоторого переживания из древних времен человеческой семьи, давным-давно исчезнувшего из сознательной памяти людей. Но если это переживание столь важно, произвело или проложило путь радикальным изменениям в жизни людей, с которыми нельзя было не считаться, то в человеческой душе оно оставило какие-то прочные следы, сопоставимые с традицией. g) Историческое развитие Фрейд в своей работе хоть и не повторяет подробнее содержание "Тотем и табу", но думает о заполнении огромного расстояния между предполагаемым первобытным временем и победой монотеизма, в исторические времена. После того как была учреждена система: клан братьев, материнское право, экзогамия и тотемизм, наступает период, который описывается как медленное "возвращение вытесненного". Неизвестно, в какой психологической форме существовало это прошлое в период своего погружения во мрак. Сложно переносить понятия индивидуальной психологии на психологию масс. Предварительно используются аналогии. Мы вспоминаем о примере явно "врожденной" символики, которая возникла еще в период развития языка, знакома всем детям без каких-либо наставлений и которая, не взирая на различие языков, звучит одинаково у всех народов. То, в чем нам все еще недостает уверенности, мы получаем из других выводов психоаналитического исследования. Дети в ряде важных отношений реагируют не в соответствии со своими собственными переживаниями, а инстинктивно, подобно животным, что объяснимо только с помощью филогенетического наследия. Возвращение вытесненного происходит медленно, под влиянием любых изменений в условиях жизни, которые совершает история человеческой культуры. Отец вновь становится главой семьи, далеко не столь неограниченным, каким был праотец первобытной орды. Тотемное животное уступает место богу в результате весьма четких переходных этапов. На первых порах человекообразный бог еще обладает головой животного, позднее он чаще всего превращается в это определенное животное, затем такое животное становится для него священным и его любимым спутником, либо он убивает это животное и берет себе его имя. Между тотемистическим животным и богом появляется герой, часто в качестве предварительной ступени обожествления. Вместе со сплочением племен и народов в более крупные объединения и божества организуются в семьи, в иерархические ряды. Часто одно из них возвышается до главенства над богами и людьми. Затем мало-помалу осуществляется следующий шаг - почитание только одного бога, и, наконец, следует решение предоставить всю власть единственному богу и не терпеть рядом с ним никаких других богов. Лишь таким путем было восстановлено величие праотца орды и удалось воспроизвести его аффективное влияние. Первое впечатление от встречи со столь долго отсутствующим и желанным отцом было потрясающим и таким, как его описывает предание о законоположении у горы Синай. Удивление, благоговение и благодарность за обретение милости в его глазах - Моисеева религия не знает ничего, кроме этих положительных чувств в отношении отцовского божества. Упоение преданностью богу является первичной реакцией на возвращение великого отца. Тем самым навсегда было определено направление отцовской религии и в то же время все же не было исключено ее развитие. Сущность отношения к отцу амбивалентна; неизбежно, что с течением времени проявилась и враждебность, подвигшая когда-то сыновей на убийство отца, вызывающего поклонение и страх. В рамках Моисеевой религии не было места для прямого выражения смертельной ненависти к отцу; могла проявиться только мощная реакция на нее, сознание вины из-за этой враждебности, нечистая совесть согрешивших и продолжающих грешить перед этим богом. Тяжело приходилось народу, надежды которого, возлагаемые на милость божью, не выполнялись, было не легко сохранять самую излюбленную иллюзию - быть народом, избранным богом. Если от этой избранности не хотели отказываться, то чувство вины из-за собственной греховности давало желанное оправдание бога. Ничего лучшего, кроме наказания, с его стороны и не заслужили, потому что не соблюли его заповеди, а под влиянием потребности удовлетворить это ненасытное и проистекающее из очень глубоких источников чувство вины эти заповеди должны были становиться строже, мучительнее и даже придирчивее. В следующем порыве моральной аскезы на себя налагали все новые отречения от влечений и достигали при этом, по крайней мере, в учении и в предписаниях, этических высот, оставшихся недоступными другим древним народам. В этом более высоком развитии многие евреи увидели вторую основную особенность и второе великое достижение своей религии. Она связана с первой особенностью - идеей единого бога. Однако эта этика не может отрицать свое происхождение из сознания вины как следствия подавленной враждебности к богу. Она обладает незавершенным и незамкнутым характером навязчиво-невротического реактивного образования; и, вероятно, служит тайным намерениям понести наказание. Дальнейшее развитие выходит за пределы иудаизма. Все остальное, всплывшее из трагедии праотца, больше никак не связано с религией Моисея. То сознание вины уже очень давно не ограничивалось еврейским народом, оно захватило в виде смутного недовольства, предчувствия несчастья, причины которых никто не мог указать, все средиземноморские народы. Историография наших дней признает древность античной культуры; скорее всего, она уловила только случайные причины и вспомогательные средства такого дурного настроения народов. Объяснение угнетающей ситуации исходило из иудейства. Невзирая на все подходы и приготовления в округе все-таки именно из души еврейского мужа по имени Савл из Тарсо, который, став римским гражданином, назвался Павлом, впервые вырвалось признание: мы так несчастны, потому что убили бога-отца. И согласие между иллюзией и исторической правдой создает уверенность, что жертвой был бог-сын. Факт отцеубийства, вновь всплыв в памяти человечества, должен был преодолеть большее сопротивление, чем другие факты, определившие содержание монотеизма; более того, они и должны были претерпеть более сильные искажения. Неназванное преступление было заменено предположением о собственно призрачном первородном грехе. Первородный грех и избавление в результате жертвенной смерти стали основными устоями новой, основанной Павлом религии. После того как христианское учение вырвалось из рамок иудаизма, оно собрало составные части многих других источников, отказалось от некоторых черт чистого монотеизма, приноровилось ко многим деталям ритуала прочих средиземноморских народов. Произошло так, словно только сейчас египетская месть настигла наследников Эхнатона. Примечателен способ, которым новая религия разделалась со старой амбивалентностью в отношении к отцу. Ее основным содержанием было как раз примирение с богом-отцом, искупление совершенного над ним преступления, а другая сторона эмоционального отношения проявлялась в том, что сын, взявший искупление на себя, наряду с отцом сам стал богом и, собственно говоря, занял место отца. Возникнув из религии отца, христианство стало религией сына. Оно не избежало неотвратимой судьбы - необходимости устранить отца. Только часть еврейского народа приняла новое учение. Тех, кто воспротивился ему, еще и сегодня называют иудеями. Из-за такого решения они еще сильнее, чем раньше, обособились от других народов. Они вынуждены были выслушивать от новой религиозной общины, включавшей, кроме евреев, египтян, греков, сирийцев, римлян и, в конце концов, даже германцев, упрек, что они убили бога. Сокращенно этот упрек гласил: Вы не желаете признать, что убили бога, тогда как мы осознали это и очистились от вины. В таком случае легко понять, сколько правды скрывается за этим упреком. Предмет особого исследования составил бы вопрос: почему евреям не удалось разделить успех, заключенный при всех искажениях в признании в убийстве бога. Тем самым они в некоторой степени возложили на себя трагическую вину, и за это были тяжко наказаны. В своем труде "Человек по имени Моисей..." Фрейд сожалеет, что его аргументы не способны выйти за границы предположения. Он фантазирует, что если позволить себе отвлечься от своих же доводов и попытаться всерьез принять, что Моисей был знатным египтянином, то могут открыться очень интересные и далеко ведущие перспективы. С помощью некоторых предположений можно было бы понять мотивы, которыми руководствовался Моисей, совершая свой необычный поступок, и в тесной связи с этим постичь вероятное основание многочисленных свойств и особенностей законодательства и религии, предложенных им еврейскому народу, и даже получить импульс к важным представлениям о возникновении монотеистических религий вообще. Многократный пересмотр Фрейда своих же предположений и исследований наводит на мысль о том, что теология иудаизма принимается им через проникновение этой религиозной философии в собственную личную жизнь и творчество как мессианистической мистики и реальности. 1 Работа на этой странице представлена для Вашего ознакомления в текстовом (сокращенном) виде. Для того, чтобы получить полностью оформленную работу в формате Word, со всеми сносками, таблицами, рисунками, графиками, приложениями и т.д., достаточно просто её СКАЧАТЬ.  |
|
Банк готовых работ
Форма заказа
Скачать работу
экономические  Copyright © refbank.ru 2005-2024
Все права на представленные на сайте материалы принадлежат refbank.ru. Перепечатка, копирование материалов без разрешения администрации сайта запрещено. |
|